Ознакомился с новым рассказом маэстро, вышедшим на страницах издания «The New Criterion».

Снова — ощущение, что посмотрел его новый фильм в миниатюре, хотя и юмора было маловато, и финал оказался не таким масштабным как мог бы быть.

Ну а вообще, здорово, что Вуди, который пока не снимает новых фильмов, продолжает что-то писать, и главное — это где-то еще публикуют.

Трудно сказать, из какой подборки ко мне попал этот французский роман — возможно, что-то из серии «магический реализм» или «психологический триллер».

И я даже смог дочитать до конца — поначалу было не оторваться, потом, как и обещали, промелькнул Маркес, правда, сразу после все превратилось во французский роман, что, впрочем, было отчасти компенсировано эффектным (хотя и несколько искусственным) финалом.

Видимо, пришло время прочитать и это )

Читалось, правда, с некоторым трудом — история под названием «Органчик» оказалась блестящей, и я было подумал, что и все остальное будет не хуже, но увы…

Дело даже не в том, что я сатиру не очень люблю, — просто язык такое ощущение, что державинский, а не конца XIX века.

Глуповцы как особенного сочувствия, так и полного узнавания не вызвали — впрочем, нельзя отрицать, что с тех пор мало что в России изменилось.

Незаслуженно редко уделяю внимание нон-фикшну, а зря.

Эта книга, посвященная эволюции жизни на Земле, оказалась совершенно чудесной. Поначалу, когда речь идет о возникновении жизни и строении клетки, это просто потрясающе интересно. Под конец, когда дело доходит до эволюции мема как культурной единицы (и, например, эволюции языка и вопроса первичности языка или мышления) — это еще и пронизано философией, да так, что не перестаешь восхищаться!

Никогда раньше Сорокина не читал и даже не собирался, а тут довелось.

И мне понравилось! Причем значительно больше — не фантастическая линия, хотя она была занятной, а невообразимо прекрасная стилизация, когда на ум с первых же строк приходят то ли Пушкин, то ли Толстой (но кто приходит точно так это Булгаков с его «Записками юного врача» :)).

Но, конечно, никакая это не классика, а постмодернизм или, возможно, даже метамодерн. Впрочем, в тонкостях различий между двумя последними терминами я так и не разобрался, а просто получал удовольствие от возникающих из ниоткуда забавных событий, людей и явлений, без которых нас, очевидно, невозможно представить и еще труднее — понять 🙂

А потом прочитал комментарий самого автора по поводу роли метели в русской жизни, и взгрустнулось…

Это стихия, которая определяет жизнь людей, их судьбу. От чего здесь люди зависели, по-прежнему зависят и будут зависеть — это русская география. Это размер России, размер этих полей, во многом безжизненных, это затерянность людей в этих пространствах. И главный персонаж, порождаемый этим пространством, — Метель. <…> Поломки всех этих вещей, плохие дороги и то, что зимой путники никак не могли найти дорогу, потому что она никак не обозначена и никому это не нужно, — это и есть русская жизнь. Другой она не будет.

Какими-то окольными тропами добрался я и до этого классического романа.

Было увлекательно, четыреста страниц пролетели за пару недель, но что в сухом остатке, сказать сложно.

Главный герой с каждым сюжетным поворотом нравился все меньше, а под конец и вовсе перешел всякие границы (не то чтобы я был глубоким моралистом, но полное отсутствие морали — это уже грустно).

Впрочем, был один фрагмент, который оставил глубочайшее впечатление. И я его понял прекрасно — видимо, дошел до того возраста, когда уже «can relate» 🙂 Читать полностью »

Довольно занятная и хорошо написанная история: поначалу все это похоже на «Чапаева и Пустоту», потом — на шпионский триллер, а потом — на рассказ об эмиграции, главный герой которого по мере приближения к финалу все больше и больше напоминает Остапа Бендера и его финал 🙂

Что касается впечатлений, то поначалу все прекрасно и невероятно многообещающе, потом — и вовсе не оторваться, а под конец — немного скучно и грустно.

После блистательного романа никак нельзя было останавливаться, и я с некоторым трудом, но все же одолел хрестоматийный сборник рассказов Гофмана.

В этой книге — примерно десяток историй, которые отличаются заметным жанровым разнообразием. Открывающий сборник «Песочный человек» — самый жуткий и, пожалуй, самый известный рассказ маэстро — производит невероятное впечатление. Все остальное — заметно слабее или (видимо, за счет обширных исторических вставок) просто не вполне в моем вкусе.

Не претендуя на какую-либо глубину литературного анализа скажу только, что я давно не получал такого безграничного удовольствия от сюжета, атмосферы и стиля!

Поначалу это напоминает «Имя розы» — монастырь, брат Медард — и кажется, что все этим и ограничится (ведь борьба монаха с искушениями — это достойный сюжет, который, к тому же, может длиться практически вечно). Но спустя всего пару-тройку глав начинается такое, от чего захватывает дух, и всякий раз кажется, что вот сейчас-то смиренный брат Медард, наконец, отделается от преследующего его доппельгангера, принимающего все новые и новые формы, но не тут то было 🙂

Спустя несколько сотен страниц реальность переплетается с миром грез намного изощреннее, чем в сериале «Твин Пикс», надежды на сколько-нибудь благополучный финал нет решительно никакой, но странное дело — сквозь все это метафизическое коловращение инь и янь вполне отчетливо проглядывает что-то светлое — хотя, впрочем, возможно, это просто немецкий романтизм 😉

Одним словом, описать все это решительно невозможно. Да и незачем 🙂

В свежевышедший сборник Вуди Аллена вошли как рассказы, ранее публиковавшиеся в «Нью-Йоркере», так и совершенно новые истории, написанные специально для этой книги.

И снова поражает воображение то, какие сюжеты могут рождаться в этой уникальной голове! 🙂 К примеру, в одном из рассказов речь идет о двух знакомых, которые… реинкарнировались в лобстеров и оказались в очереди на готовку в бруклинском ресторане, в который зашел (еще совершенно живой) их бывший обидчик… В другом я только к самому концу понял, что повествование ведется от лица не человека, а… парнокопытного существа. Одним словом, чего здесь только нет, и, по счастью, язык здесь попроще, чем в предыдущих книгах.

А завершается этот сборник, как ни странно, не рассказом, а довольно длинной повестью, написанной тонко, прекрасно и образно — и здесь понимаешь, что Вуди — мастер не только краткой формы, но и вполне мог бы писать большую прозу. Главный герой более чем автобиографичен, и уж точно автобиографичен Нью-Йорк, который в этой повести, как и в лучших фильмах Вуди, является полноценным действующим лицом. Не знаю, насколько автобиографична развязка этой повести, но читать Вуди в такой литературной форме — это отдельное наслаждение.

Ну, и в качестве эпилога — небольшая цитата 🙂

— Your play, what is it about?
— Oh, my play. It’s about risk, taking chances. It’s about a Jewish woman forced to make existential choices.
— What’s it called?
— «Thus Spoke Sarah Shuster».

Со второй попытки (а вот следы первой) все-таки одолел этот монументальный труд величиной в тысячу страниц.

Поначалу (первые страниц четыреста) было интересно. Встречались и просто разухабистое великолепие…

После долговременных и любопытных опытов я изобрел особый способ подтираться, – отвечал Гаргантюа, – самый, можно сказать, королевский, самый благородный, самый лучший и самый удобный из всех, какие я знаю.
Как-то раз я подтерся бархатной полумаской одной из придворных дам и нашел, что это недурно, – прикосновение мягкой материи к заднепроходному отверстию доставило мне наслаждение неизъяснимое. В другой раз – шапочкой одной из помянутых дам,– ощущение было то же самое. Затем шейным платком. Затем атласными наушниками, но к ним, оказывается, была прицеплена уйма этих поганых золотых шариков, и они мне все седалище ободрали. Боль прошла только после того, как я подтерся шляпой пажа, украшенной перьями на швейцарский манер.

Затем как-то раз я присел под кустик и подтерся мартовской кошкой, попавшейся мне под руку, но она мне расцарапала своими когтями всю промежность.

Подтирался я еще шалфеем, укропом, анисом, майораном, розами, тыквенной ботвой, свекольной ботвой, капустными и виноградными листьями, проскурняком, диванкой, от которой краснеет зад, латуком, листьями шпината.

Затем я подтирался простынями, одеялами, занавесками, подушками, скатертями, дорожками, тряпочками для пыли, салфетками, носовыми платками, пеньюарами. Все это доставляло мне больше удовольствия, нежели получает чесоточный, когда его скребут. Я подтирался сеном, соломой, паклей, волосом, шерстью, бумагой.

Потом я еще подтирался, – продолжал Гаргантюа, – головной повязкой, думкой, туфлей, охотничьей сумкой, корзинкой, но все это была, доложу я вам, прескверная подтирка! Наконец шляпами. Надобно вам знать, что есть шляпы гладкие, есть шерстистые, есть ворсистые, есть шелковистые, есть атласистые. Лучше других шерстистые – кишечные извержения отлично ими отчищаются. Подтирался я еще курицей, петухом, цыпленком, телячьей шкурой, зайцем, голубем, бакланом.

В заключение, однако ж, я должен сказать следующее: лучшая в мире подтирка – это пушистый гусенок, уверяю вас, – только когда вы просовываете его себе между ног, то держите его за голову. Вашему отверстию в это время бывает необыкновенно приятно, во-первых, потому, что пух у гусенка нежный, а во-вторых, потому, что сам гусенок тепленький, и это тепло через задний проход и кишечник без труда проникает в область сердца и мозга. И напрасно вы думаете, будто всем своим блаженством в Елисейских полях герои и полубоги обязаны амброзии и нектару, как тут у нас болтают старухи. По-моему, все дело в том, что они подтираются гусятами…

И отменные стилистические находки…

Как-то раз, не сумею сказать — когда именно, Пантагрюэль после ужина прогуливался со своими приятелями у городских ворот, где берет начало дорога в Париж. Здесь он повстречал весьма миловидного студента, шедшего по этой дороге, и, поздоровавшись с ним, спросил:

— Откуда это ты, братец, в такой час?

Студент же ему на это ответил:

— Из альмаматеринской, достославной и достохвальной академии города, нарицаемого Лютецией.

— Что это значит? — обратился к одному из своих спутников Пантагрюэль.

— То есть из Парижа, — отвечал тот.

— Так ты из Парижа? — спросил студента Пантагрюэль. — Ну, как же вы, господа студенты, проводите время в этом самом Париже?

Студент ему на это ответил так:

— Мы трансфретируем Секвану поутру и ввечеру, деамбулируем по урбаническим перекресткусам, упражняемся во многолатиноречии и, как истинные женолюбусы, тщимся снискать благоволение всесудящего, всеобличьяприемлющего и всеродящего женского пола. Чрез некоторые интервалы мы совершаем визитации лупанариев и в венерном экстазе инкулькируем наши веретры в пенитиссимные рецессы пуденд этих амикабилиссимных меретрикулий, а затем располагаемся в тавернах «Еловая шишка», «Замок», «Магдалина» и «Мул», уплетандо отменные баранусовые лопаткусы, поджарентум кум петруцка. В тех же случаях, когда карманари ностри тощают и пребывают эксгаустными от звонкой монеты, мы расставамусс нашими либрисами и с лучшими нашими орнаментациями и ожидамус посланца из отеческих ларов и пенатов.

Тут Пантагрюэль воскликнул:
— На каком это чертовом языке ты изъясняешься? Ей-богу, ты еретик!

Одним словом, настоящее чудо! Правда, перемежалось все это нудными и многостраничными описаниями военных сражений, имеющими, на мой взгляд, сомнительную ценность…

Примерно в середине эпоса, когда главные герои отправились в путешествие к Оракулу Божественной Бутылки, повествование превратилось в бесконечный «Суер-Выер» (правда, на несколько порядков лучшего качества, но все же не покидало ощущение, что автору платили за объем), и до конца книги я уже откровенно доползал. Дополз. Спойлер: Панург все же женится.

Какова может быть польза от изучения данного трактата? Только одна: теперь я могу с уверенностью сказать, что прочел всю Википедию по состоянию на середину XVI века 🙂

В послесловии своего последнего романа один начинающий, но весьма перспективный писатель указал несколько книг, послуживших ему источником вдохновения. Среди них была и эта.

И что сказать — давно я не читал такой пышной, кружевной прозы — настолько, что почти забыл, что такое вообще бывает…

Главное достоинство этой книги — в том, что с каждой фразой и каждым оборотом она уносит тебя в мир мыслей и тончайшего эстетического и эмоционального восприятия действительности, присущего главному герою. В его картине мира все очень возвышенно и все познается через красоту и эстетику — нежно, робко, осторожными шагами, на расстоянии. И порой этот мир — невероятно далек от тебя, но в какие-то моменты — невероятно близок. А главное — погрузившись в него однажды, вырваться решительно невозможно 🙂

Сквозь эту призму восприятия даже сама история горячей, но сугубо платонической влюбленности главного героя так и не выходит за границы эстетического, объект его влечения при всей его желанности так и остается неприступным и недоступным — и, пожалуй, это закономерный итог. И при всей грусти, которую навевает эта история, она еще и очень красива. Красива мертвой венецианской красотой…

Есть один начинающий (впрочем, далеко уже не начинающий) писатель, который меня никогда не разочаровывает 🙂 Хотя стилистически, да и с точки зрения проблематики и сюжета все его книги очень разные, в них всегда есть глубина, всегда есть многослойность, всегда есть безграничное, как у Умберто Эко, количество отсылок ко всему на свете, всегда есть юмор, да и сама многогранная, но прекрасно узнаваемая личность Дэвида так или иначе непременно проступает за этими разноплановыми историями…

Этот роман (уже пятый по счету) меня полностью покорил! Не с самых первых страниц, конечно, но очень быстро. Я почувствовал в нем что-то невероятно притягательное, в чем-то даже родное, временами причудливое и странное (и поэтому привлекательное), временами очень хрупкое, эфемерное, едва висящее в воздухе (на самом деле, разумеется, искусно подвешенное рукой мастера :)).

Если же говорить предметно, то моя симпатия к этой книге более чем понятна.

Во-первых, место действия, которое здесь еще и абсолютно живой персонаж — Центральный парк. Воспоминания о нем еще довольно свежи, но главное даже не это а то, каким загадочным, таинственным и мрачным предстает перед нами это место.

Во-вторых, стилистически это чистый Маркес! Ассоциации с рассказом «Глаза голубой собаки», ставшим квинтэссенцией моей юношеской любви к классику магического реализма, ничуть не случайны. Грань между сном и реальностью, как и зачастую у Маркеса, здесь размыта настолько, что решительно невозможно определить когда одно переходит в другое, а хрупкость и филигранность мира грез, в котором в один момент оказывается главный герой, доставляет невероятное наслаждение.

Наконец, это просто мастерски написано. Не знаю, как Дэвиду за такой короткий срок удалось достичь такого уровня, но эта книга не просто невероятно увлекательна, но и стилистически безупречна! Главное достоинство таких историй — в том, что в какой-то момент ты и сам вслед за главным героем оказываешься в удивительном мире, из которого не вырваться и от которого не оторваться, и хочется, чтобы все это продолжалось бесконечно долго 🙂 В случае с этой книгой это ощущение наступает практически сразу же и продолжается до самого финала, который долго не отпускает…

Ну, и отдельное наслаждение — читать все это на языке оригинала, когда в общем несложный текст выстроен искусно и тонко, с безупречным чувством стиля.

С нетерпением ждем нового романа 🙂

Даже удивительно, насколько полярными оказались впечатления от этой книги в начале и после первой трети, когда я ее забросил )

С первых страниц (которые, кстати, сохранились только в первой редакции первой части) я отчетливо ощутил: это гениальная книга в том самом жанре, который я люблю больше всего — тотальный абсурдизм, сдобренный безграничным сюром и великолепным юмором. Я даже был готов поставить этот роман в один ряд с нетленками Хармса, Бориса Виана и Флэнна О’Брайена.

Все волшебство закончилось аккурат после первой части книги, которая в основной редакции, к тому же, претерпела некоторые не самые лучшие изменения — шесть фантастических первых глав были урезаны до одной, а образцов солдафонского юмора стало заметно больше.

Одним словом, читать это после первой трети книги стало совершенно невозможно: то ли из-за того, что сюжет и оригинальность сошли на нет, то ли из-за внезапно изменившего автору чувства вкуса, то ли из-за того, что все это просто приелось, то ли из-за всего этого сразу.

Вот такая странная история.

Все без малого тысячу страниц испытывал противоречивые чувства: с одной стороны, поэтика, масштаб и увлекательный сюжет — этакий сплав Умберто Эко и Тарантино (и еще немного Толкина), с другой — очевидно сырая, странная и чужеродная для меня стилистика (и дело даже не только в специальной лексике, хотя и в ней тоже).

Здесь есть пара-тройка моментов, когда переживаешь самый настоящий восторг и удивление от того, что такое вообще возможно, все же остальное время — продираешься сквозь теснины древнеуральского эпоса, и к сожалению, вовсе не со скоростью Осташиной барки 🙂 Не знаю, должен ли хороший эпос быть еще и увлекательным или это просто не мой жанр, но мне все время казалось, что этот текст — невероятно искусственный, тяжелый, неудобоваримый — даже на уровне отдельных абзацев и предложений. И поневоле задаешься вопросом: если убрать все эти поиски клада и восстановление доброго имени, то кто бы смог дочитать это хотя бы до середины?..