Жизнь как творчество

Я уже было отчаялся найти что-то новое в своем излюбленном жанре — абсурдного, и странного, и вместе с тем веселого и оптимистичного кино, как вдруг волею судеб попал на весьма занятный фильм под названием «Невероятно, но правда». Правда, критики утверждали, что этот фильм — не самый яркий в послужном списке, а скорее — даже нечто совсем обыденное, но что-то в нем такое было, и я решил изучить фильмографию месье Уазо подробно.

Оказалось, что, пожалуй, самый яркий фильм из этого списка я уже смотрел несколько лет назад, и это, правда, невозможно забыть, если хотя бы один раз увидел…

Итоги таковы:

Невообразимо прекрасно: «Неверно»

Просто прекрасно: «Реальность»

Более предсказуемо, но все же занимательно в деталях: «На посту»

Более чем авангардно, но под конец скучновато: «Шина»

Поначалу кажется, что абсурдно, но потом превращается в заурядное кино про маньяков: «Оленья кожа»

Чувствуется, что раннее, но вполне можно посмотреть: «Смени лицо»

Не смог досмотреть до конца, хотя идея, кажется, была неплохой: «Неправильные копы», «Жвалы»

***
Ну, и безусловно, у маэстро есть талант, невероятная творческая свобода и способность раздвигать горизонты. И какой-то оптимизм, которого что в жизни, что в кино крайне немного. Так что будем ждать новых работ)

Пара мыслей по поводу нового фильма маэстро.

Во-первых, конечно, это время. Неумолимое время, которое лежит печатью не только на лицах актеров, но уже и на твоем собственном лице. Поначалу эта картинка даже шокирует — впрочем, потом быстро свыкаешься с новой реальностью.

А во-вторых, это горчинка. Та самая, которую я осознал только сейчас, но которая всегда так или иначе несколько отталкивала меня от фильмов маэстро — прямо начиная с «Шестизарядника». Та самая суровая правда жизни, которая уже чересчур и которую в кино я не люблю, потому что ее слишком много в жизни. В «Брюгге» горчинка — это когда герой Брендана Глисона приземляется на асфальт со всеми подробностями, а здесь — ну, пожалуй, и так понятно, в чем…

Ну а в остальном полотно эпохальное, конечно. И местами даже просматриваются проблески света.

Со второй попытки (а вот следы первой) все-таки одолел этот монументальный труд величиной в тысячу страниц.

Поначалу (первые страниц четыреста) было интересно. Встречались и просто разухабистое великолепие…

После долговременных и любопытных опытов я изобрел особый способ подтираться, – отвечал Гаргантюа, – самый, можно сказать, королевский, самый благородный, самый лучший и самый удобный из всех, какие я знаю.
Как-то раз я подтерся бархатной полумаской одной из придворных дам и нашел, что это недурно, – прикосновение мягкой материи к заднепроходному отверстию доставило мне наслаждение неизъяснимое. В другой раз – шапочкой одной из помянутых дам,– ощущение было то же самое. Затем шейным платком. Затем атласными наушниками, но к ним, оказывается, была прицеплена уйма этих поганых золотых шариков, и они мне все седалище ободрали. Боль прошла только после того, как я подтерся шляпой пажа, украшенной перьями на швейцарский манер.

Затем как-то раз я присел под кустик и подтерся мартовской кошкой, попавшейся мне под руку, но она мне расцарапала своими когтями всю промежность.

Подтирался я еще шалфеем, укропом, анисом, майораном, розами, тыквенной ботвой, свекольной ботвой, капустными и виноградными листьями, проскурняком, диванкой, от которой краснеет зад, латуком, листьями шпината.

Затем я подтирался простынями, одеялами, занавесками, подушками, скатертями, дорожками, тряпочками для пыли, салфетками, носовыми платками, пеньюарами. Все это доставляло мне больше удовольствия, нежели получает чесоточный, когда его скребут. Я подтирался сеном, соломой, паклей, волосом, шерстью, бумагой.

Потом я еще подтирался, – продолжал Гаргантюа, – головной повязкой, думкой, туфлей, охотничьей сумкой, корзинкой, но все это была, доложу я вам, прескверная подтирка! Наконец шляпами. Надобно вам знать, что есть шляпы гладкие, есть шерстистые, есть ворсистые, есть шелковистые, есть атласистые. Лучше других шерстистые – кишечные извержения отлично ими отчищаются. Подтирался я еще курицей, петухом, цыпленком, телячьей шкурой, зайцем, голубем, бакланом.

В заключение, однако ж, я должен сказать следующее: лучшая в мире подтирка – это пушистый гусенок, уверяю вас, – только когда вы просовываете его себе между ног, то держите его за голову. Вашему отверстию в это время бывает необыкновенно приятно, во-первых, потому, что пух у гусенка нежный, а во-вторых, потому, что сам гусенок тепленький, и это тепло через задний проход и кишечник без труда проникает в область сердца и мозга. И напрасно вы думаете, будто всем своим блаженством в Елисейских полях герои и полубоги обязаны амброзии и нектару, как тут у нас болтают старухи. По-моему, все дело в том, что они подтираются гусятами…

И отменные стилистические находки…

Как-то раз, не сумею сказать — когда именно, Пантагрюэль после ужина прогуливался со своими приятелями у городских ворот, где берет начало дорога в Париж. Здесь он повстречал весьма миловидного студента, шедшего по этой дороге, и, поздоровавшись с ним, спросил:

— Откуда это ты, братец, в такой час?

Студент же ему на это ответил:

— Из альмаматеринской, достославной и достохвальной академии города, нарицаемого Лютецией.

— Что это значит? — обратился к одному из своих спутников Пантагрюэль.

— То есть из Парижа, — отвечал тот.

— Так ты из Парижа? — спросил студента Пантагрюэль. — Ну, как же вы, господа студенты, проводите время в этом самом Париже?

Студент ему на это ответил так:

— Мы трансфретируем Секвану поутру и ввечеру, деамбулируем по урбаническим перекресткусам, упражняемся во многолатиноречии и, как истинные женолюбусы, тщимся снискать благоволение всесудящего, всеобличьяприемлющего и всеродящего женского пола. Чрез некоторые интервалы мы совершаем визитации лупанариев и в венерном экстазе инкулькируем наши веретры в пенитиссимные рецессы пуденд этих амикабилиссимных меретрикулий, а затем располагаемся в тавернах «Еловая шишка», «Замок», «Магдалина» и «Мул», уплетандо отменные баранусовые лопаткусы, поджарентум кум петруцка. В тех же случаях, когда карманари ностри тощают и пребывают эксгаустными от звонкой монеты, мы расставамусс нашими либрисами и с лучшими нашими орнаментациями и ожидамус посланца из отеческих ларов и пенатов.

Тут Пантагрюэль воскликнул:
— На каком это чертовом языке ты изъясняешься? Ей-богу, ты еретик!

Одним словом, настоящее чудо! Правда, перемежалось все это нудными и многостраничными описаниями военных сражений, имеющими, на мой взгляд, сомнительную ценность…

Примерно в середине эпоса, когда главные герои отправились в путешествие к Оракулу Божественной Бутылки, повествование превратилось в бесконечный «Суер-Выер» (правда, на несколько порядков лучшего качества, но все же не покидало ощущение, что автору платили за объем), и до конца книги я уже откровенно доползал. Дополз. Спойлер: Панург все же женится.

Какова может быть польза от изучения данного трактата? Только одна: теперь я могу с уверенностью сказать, что прочел всю Википедию по состоянию на середину XVI века 🙂