Жизнь как творчество

Чудесный образец )

Лапенко.ЗАГАДКА ДЫРЫ. ПОРОСЯЧИЙ БУНТ.

И еще один потрясающе интересный фрагмент!

Some of the teachers would keep kids after school as punishment but it always the Jewith kids. Why? Because we’re shifty little usurers and in keeping us after school, we’d be late or couldn’t attend Hebrew school. Now unbeknownst to them, this punishment to me, if I may use a Yiddish word, was a mitzvah. I hated Hebrew school as much as public school and now I’m going to tell you why. First of all, I never bought into the whole religious thing. I thought it was all a big hustle. Didn’t ever think there was a God; didn’t think he’d conveniently favor the Jews if there was one. Loved pork. Hated beards. The Hebrew language was too guttural for my taste. Plus it was written backwards. Who needed that? I had enough trouble in school where things were written left to right. And why should I fast for my sins? What were my sins? Kissing Barbara Westlake when I should’ve been hanging up my coat? Fobbing a plug nickel off on my grandpa? I say live with it, God, there’s much worse. The Nazis are putting us in ovens. First attend to that. But as I said, I didn’t believe in God. And why did the women have to sit upstairs m the synagogue? They were prettier and smarter than the men. Those hirsute zealots who wrapped themselves in prayer shawls on the premier level, nodding up and down like bobbleheads and kissing a string up to some imaginary power who, if he did exist, despite all their begging and flattery, rewarded them with diabetes and acid reflux.

Not worth my time, and my time was the great rub here. I couldn’t wait till the three o’clock bell rang and I was freed from public school so I could hit the streets and the schoolyard and play ball but oh no, to have to pack that in and go sit in a Hebrew class reading words, the meaning of which were never taught to us, and learning how the Jews had made a special covenant with God, but unfortunately failed to get anything in writing. But I went. Parental pressure, my allowance, the threat of no radio, not to mention I’d get hit. My mother hit me every day at least once. Hitting was very de rigueur in those days, though my father only did once, when I told him to tuck off and he made his displeasure known with a genfle tap across my face that gave me an unimpeded view of the Aurora Borealis. But mom whacked me every day and it was the old Sam Levenson joke—»Maybe I don’t know what you did to deserve it, but you do.» And so it came to pass that I was eventually bar mitzvahed and so had to take special bar mitzvah lessons and sing in Hebrew—and let me tell you, as they say in the Old Testament, there was much wailing and gnashing of teeth.

My mother was the observant one. Because of her, we kept a kosher home. She was pretty strict about dietary laws that forbid pork, bacon, ham, lobster, and many delectable treats available to lucky infidels. To keep my mother placated, Dad faked being observant, but he couldn’t hide his addiction to tasty contraband and gobbled pig meat and shellfish like the Assyrians fell upon the fold. Hence, once in a while at a restaurant, I got to knock off a meal Yahweh, as his friends call him, hadn’t signed off on. I remember what a treat it was when at eight, my father first took me to Lundy’s, the legendary seafood restaurant in Brooklyn where I could pig out on clams, oysters, and shellfish, confident God was nowhere near Sheepshead Bay that day. Lundy’s was the first time I was ever given a finger bowl. I’d never heard of anything so astonishing as finger bowls, and it was a thoroughly exhilarating experience using one. Like having your own swimming pool. So impressed was I that two years later, when my aunt took me there for a shore dinner, all I could think of was, this joint has finger bowls. Consequently, when we ordered steamers and the clam broth was served with them, I was convinced this most be the finger bowl. Intensely excited, my certainty overrode Aunt Ann’s muddled skepticism, and the two of us sat there washing our hands in the clam broth. It was not until the actual finger bowls arrived at the end of the meal did my aunt realize she’d been right and struck me affectionately a number of times, perhaps twelve or fourteen, on the head with her purse.

Еще один очень образный и дающий четкое представление о мироощущении Вуди фрагмент:

Just imagine a scorching summer day in Flatbush. The mercury hits ninety-five and the humidity is suffocating. There was no air-conditioning, that is, unless you went inside a movie house. You eat your morning soft-boiled eggs in a coffee cup in a tiny kitchen on a linoleum-covered floor and a table draped with oilcloth. The radio is playing “Milkman Keep Those Bottles Quiet” or “Tess’s Torch Song.” Your parents are in yet another stupid “discussion,” as my mother called them, which stopped just short of exchanging gunfire. Either she spilled sour cream on his new shirt or he embarrassed her by parking his taxicab in front of the house. God forbid the neighbors should discover she married a cabdriver instead of a Supreme Court justice. My father never tired of telling me that he once picked up Babe Ruth. “Gave me a lousy tip,” was all he could remember about the Sultan of Swat. I thought of it years later when I was a comic working at the Blue Angel and Sonny, the doorman, gave me his character rundown of Billy Rose, the wealthy Broadway sport who loved playing big shot. “A quarter man,” Sonny sneered, having learned to categorize all humans by the square footage of their gratuities. I tease my parents in this account of my life, but each imparted knowledge to me that has served me wrell over the decades. From my father: When buying a newspaper from a newsstand, never take the top one. From Mom: The label always goes in the back.

So it’s a hot summer day and you kill the morning returning deposit bottles to the market to earn two cents per bottle so you can ante up at the Midwood or the Vogue or the Elm, our nearest local three movie houses. Three thousand miles away in Europe, Jews are being shot and gassed for no good reason by ordinary Germans who do it with great relish and have no trouble finding coat holders all over the continent. You sweat your way down Coney Island Avenue, an ugly avenue replete with used car lots, funeral homes, hardware stores, till the exciting marquee comes into view. The sun is now high and brutal. The trolley makes noise, cars are honking, two men are locked in the moronic choreography of road rage and are screaming and starting to swing at each other. The shorter, weaker one is running to secure his tire iron. You buy your ticket, walk in, and suddenly the harsh heat and sunlight vanished and you are in a cool, dark, alternate reality. OK, so they’re only images—but what images! The matron, an elderly lady in white, guides you to your seat with her flashlight. You’ve spent your last nickel on some blissful confection fancifully christened Jujubes or Chuckles. And now you look up at the screen and to the music of Cole Porter or Irving Berlin’s unspeakably beautiful melodies, there appears the Manhattan skyline. I’m in good hands. I’m not going to see a story about guys in overalls on a farm who rise early to milk cows and whose goal in life is to win a ribbon at the state fair or train their horse to transcend a series of equine tribulations and place first in the local harness race. And mercifully, no dog will save anyone and no character with a twang will hook his finger into a jug’s ear to suck out the contents, and no string will be attached to any boy’s toe as he dozes at the old fishing hole.

To this day, if the opening shot of a movie is a close-up of a flag being thrown and the flag is on the meter of a yellow cab, I stay. If it’s on a mailbox, I’m out of there. No, my characters will awaken and the curtains to their bedroom will part, revealing New York City with its tall buildings and every bit of its thrilling possibilities out there, and my cast will either dine in bed with a bed tray complete with a holder for the morning paper—or at a table with linen and silver and this guy’s egg will come to the table in an egg cup so he just has to tap the shell to get to the yolk and there will be no news of extermination camps, only maybe a front page showing some beautiful babe with another guy that sets Fred Astaire off since he loves her. Or, if it’s breakfast for a married couple, they actually care about each other after years of being together and she doesn’t dwell on his failures, and he doesn’t call her a douchebag. And when the movie ends, the second feature is a detective thriller where some hard-boiled private eye solves all life’s problems with a sock in the jaw and goes off with a stacked tomato the likes of which did not exist in any of my classes or any of the weddings, funerals, or bar mitzvahs I attended. And by the way, I never attended a funeral: I was ahvays spared reality. The first and only dead body I ever saw was that of Thelonious Monk, when I stopped off en route for dinner at Elaine’s to view him out of respect as he lay in state in a funeral home on Third Avenue. I took Mia Farrow with me; it was very early in our dating, and she was polite but dismayed and should have known then she was beginning a relationship with the wrong dreamer, but that whole mishigas comes later.

So now the double feature is over and I leave the comfortable, dark magic of the movie house and reenter Coney Island Avenue, the sun, the traffic, back to the wretched apartment on Avenue K. Back into the clutches of my archenemy, reality. In my movie «Sleeper», as part of one comic sequence, by some kind of mind- bending process I imagine I’m Blanche Du Bois from Streetcar Named Desire. I speak in a feminine, southern accent trying to make the sequence funny while Diane Keaton does a perfect Brando. Keaton’s the type who complains, “Oh I can’t do this, I can’t imitate Marlon Brando.” Like the girls in class who tell you how lousy they did on the test and the results come back and they’re straight A’s. Naturally, her Brando is better than my Blanche, but my point is, in real life I am Blanche. Blanche says, “I don’t want reality, I want magic.” And I have always despised reality and lusted after magic. I tried to be a magician, but found I could only manipulate cards and coins and not the universe.

And so, because of cousin Rita, I was introduced to movies, movie stars, Hollywood with its patriotic morality and miraculous endings; and while I brushed off everything everyone tried to teach me, from my parents to my Spanish teachers when I’d already had the two years of Spanish, Hollywood took. Modern Screen. Photoplay. Bogart, Cagney, Edward G. Robinson, Rita Hayworth—their celluloid world was what I learned. The larger-than-life, the superficial, the falsely glamorous, but I do not regret a frame of it. When asked which character in my films is most like me on the screen, you only have to look at Cecilia in «Purple Rose of Cairo».

И еще один потрясающий и очень важный для понимания характера Вуди фрагмент:

I was the cynosure of my mother’s five sisters, the only male child, the darling of these sweet yentas who fussed over me. I never missed a meal, nor wanted for clothing or shelter, never fell prey to any serious illness like polio, which was rampant. I didn’t have Down syndrome like one kid in my class, nor was I hunchback like little Jenny or afflicted with alopecia like the Schwartz kid. I was healthy, popular, very athletic, always chosen first for teams, a ball player, a runner, and yet somehow I managed to turn out nervous, fearful, an emotional wreck, hanging on by a thread to my composure, misanthropic, claustrophobic, isolated, embittered, impeccably pessimistic. Some people see the glass half empty, some see it half full. I always saw the coffin half full. Of the thousand natural shocks the flesh was heir to, I managed to avoid most except number six eighty-two—no denial mechanism. My mother said she couldn’t figure it out. She always claimed I was a nice, sweet, cheerful boy till around five, and then I changed into a sour, nasty, disgruntled, rotten kid.

And yet there was no trauma in my life, no awful thing that occurred and turned me from a smiling, freckle-faced lad with a fishing pole and pantaloons into a chronically dissatisfied lout. My own speculation centers around the fact that at five or so, I became aware of mortality and figured, uh-oh, this is not what I signed on for. I had never agreed to be finite. If you don’t mind, I’d like my money back. As I got older, not just extinction but the meaninglessness of existence became clearer to me. I ran into the same question that bugged the former prince of Denmark: Why suffer the slings and arrows when I can just wet my nose, insert it into the light socket, and never have to deal with anxiety, heartache, or my mother’s boiled chicken ever again? Hamlet chose not to because he feared what might happen in an afterlife, but I didn’t believe in an afterlife, so given my utterly dismal appraisal of the human condition and its painful absurdity, why go on with it? In the end, I couldn’t come up with a logical reason why and finally came to the conclusion that as humans, we are simply hardwired to resist death. The blood trumps the brain. No logical reason to cling to life, but who cares what the head says— the heart says: Have you seen Lola in a miniskirt? As much as we whine and moan and insist, often quite persuasively, that life is a pointless nightmare of suffering and tears, if a man suddenly entered the room with a knife to kill us, we instantly react. We grab him and fight with every ounce of our energy to disarm him and survive. (Personally, I run.) This, I submit, is a property strictly of our molecules. By now you’ve probably figured out not only I’m no intellectual but also no fun at parties.

Incidentally, it is amazing how often I am described as “an intellectual.” This is a notion as phony as the Loch Ness Monster as I don’t have an intellectual neuron in my head. Illiterate and uninterested in things scholarly, I grew up the prototype of the slug who sits in front of the TV, beer in hand, football game going full blast, Playboy centerfold Scotch-taped to the wall, a barbarian sporting the tweeds and elbow patches of the Oxford don. I have no insights, no lofty thoughts, no understanding of most poems that do not begin, “Roses are red, violets are blue.” What I do have, however, is a pair of black-rimmed glasses, and I propose that it is these specs, combined with a flair for appropriating snippets from erudite sources too deep for me to grasp but which can be utilized in my work to give the deceptive impression of knowing more than I do that keeps this fairy tale afloat.

Покончив с автобиографией Элтона Джона, я взялся за автобиографию Вуди Аллена! 🙂

И некоторые фрагменты настолько пронзительны и настолько важны для понимания характера и личности Вуди, что не могу их не процитировать.

О том, с чего все началось:

But now, I’m ready to be born. Finally, I enter the world. A world I will never be comfortable in, never understand, and never approve of or forgive.

О родителях:

Two characters as mismatched as Hannah Arendt and Nathan Detroit, they disagreed on every single issue except Hitler and my report cards. And yet with all the verbal carnage, they stayed married for seventy years — out of spite, I suspect. Still, I’m sure they loved each other in their own way, a way known perhaps only to a few headhunting tribes in Borneo.

Об отношениях в семье с нескрываемым, хотя и грустным сарказмом:

I always took to anything that required solitude, like practicing sleight of hand or playing a horn or writing, as it kept me from having to deal with other humans who, for no explainable reason, I didn’t like nor trust. I say ‘no reason’ because I came from a large, loving, extended family who were all nice to me. It’s like I was a genetically born louse. <…> As it is, having two loving parents, I grew up surprisingly neurotic. Why, I don’t know.

Ну, и для контраста — совсем другой по настроению фрагмент, в котором Вуди рассказывает, как лет в пятнадцать впервые начал читать книги! До этого его интересовали только комиксы 🙂

Anyhow, I didn’t read until I was at the tail end of high school and my hormones had really kicked in and I first noticed those young women with the long, straight hair, who wore no lipstick, little makeup, dressed in black turtlenecks and skirts with black tights, and carried big leather bags holding copies of ‘The Metamorphosis’, which they had annotated themselves in the margins with things like ‘Yes, very true,’ or ‘See Kierkegaard’.

Ах, новый «инженер»!!! 🙂

ИНЖЕНЕР «ПРО АВТОМОБИЛЬ»

Чем больше смотришь, тем лучше понимаешь, насколько это глубокий и многогранный персонаж…

И по следам сериала — чудесный в своем абсурдизме предывыборный ролик одного из персонажей )

Предвыборный ролик Марка Багдосарова (Лапенко)

Посмотрел вышеозначенный сериал — и он превзошел все мои ожидания! Просто чудо! Гениально!

К тому же, чистый монтипайтон 🙂

Внутри Лапенко. 1 Серия

Посмотрев не один десяток роликов Андрея Лапенко, я должен сказать, что, наконец, в полной мере прочувствовал эту тонкую эстетическую ткань)

Разумеется, все мои претензии, связанные с «эстетикой советского кино» (по крайней мере для такого восприятия) полностью несостоятельны. Потому что это — юмор в первую очередь абсурдистский, парадоксальный (и здесь Антон по праву занимает достойное место среди других титанов этого жанра: Вуди Аллена, Конана О’Брайена и Александра Долгополова :)). И еще одно наблюдение: когда смотришь его ролики, каждый раз ясно ощущаешь, что помимо прекрасной актерской игры в этом всегда есть какой-то следующий уровень, какая-то глубина (хотя сам Антон в интервью Дудю говорил, что делает все это исключительно на интуиции). В общем, пора уже перестать воздерживаться и посмотреть таки сериал 🙂

Ну, и в иллюстрацию всего сказанного выше — вот это чудо!

КРЕМЛЁВСКАЯ НЕФТЬ «ЗАГАДКА ДЫРЫ»

Я продолжаю систематически открывать для себя современные культурные феномены исключительно по программам Юрия Дудя, за что ему, безусловно, уважение))

И сегодня в этой рубрике — Антон Лапенко, актер театра и кино родом из Зеленограда, который за последний год стал невероятно популярен в амплуа и стилистике, которые меня никогда особенно не трогали)

ИНЖЕНЕР «ПРО СЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ»

Потому что если и существует что-то, что я не перевариваю в корне, то это так называемая «стилистика советского кино» (наверное, поэтому я почти не смотрел советское кино, даже то, что показывают каждый раз в конце календарного года:)).

Но уделив некоторое время изучению материала, я смог найти подлинные шедевры! 🙂 Которые уже не про смутные времена позднего совка, а про те качества русского характера, которые, к несчастью, никогда и никуда не исчезнут.

ИНЖЕНЕР «ПРО РУТИНУ»

А в этом ролике еще и очевидно, насколько потрясающий это актер! 🙂

ИНЖЕНЕР «ПРО ЗАРПЛАТУ»

В интервью Юрию Дудю Антон рассказывал, что является поклонником «Монти Пайтон», и в этих роликах абсурдизм тоже ощущается, хотя он и весьма многоплановый, и зарыт где-то довольно глубоко… 🙂

Прямо хочется поизучать эту сложную смысловую и эстетическую ткань повнимательнее 🙂

Ну, и отдельная не рубрика, а бомба — это, конечно, «Загадка дыры» 🙂

Здесь Антон предстает в образе…

ЗАГАДКА ДЫРЫ «БУНКЕР»

… Леонида Парфенова, переходящего в Виталия Вульфа 🙂

Кстати, обнаружилось историческое фото, на котором запечатлен…

… нет, не Антон Лапенко, а сам Леонид Парфенов! :)) (Слева.) Любые потрясающие внешние сходства, разумеется, случайны 🙂 Справа от Леонида, кстати, Александр Башлачев.

P.S. Ну, и собственно, тот выпуск, с которого все началось.

Лапенко – новая звезда русского интернета / вДудь

Я был уверен, что знаю о Вуди Аллене все 🙂

Но оказалось, что нет — в 2008 году Вуди поставил… оперу! Да-да, вы не ослышались.

Как же все это произошло?

Вуди Аллен: Я оперу не понимаю. Я ее не понимаю как жанр. Она мне кажется отчаянно скучной, и я засыпаю на третьей минуте.

РГ: Как же вы согласились ставить оперу?

Вуди Аллен: Чтобы от меня отвязались. Дай, думаю, соглашусь поставить через три года, а за это время меня грузовик переедет, и тогда можно будет отказаться по уважительной причине. И, кроме того, музыка в «Джанни Скикки» — смешная, это же все-таки не такая тоска, как «Тоска»…

:)))

Опера ставилась трижды: в 2008-м году в Испании, в 2015-м в Лос-Анджелесе под чутким руководством Пласидо Доминго и в 2019-м в Ла Скала! 🙂

Итак, запись 2015 года из Лос-Анджелеса 🙂

Опера Джанни Скикки

P.S. Посмотрел) Довольно мило и забавно, хотя и не очень понятно, где здесь Вуди Аллен (если бы оперу поставил не он, я бы вряд ли отличил) 🙂

Оказывается, в конце шестидесятых Вуди Аллен не только писал короткие рассказы, выступал со стендапами и снимал свои первые фильмы, но и каким-то странным образом умудрился стать ведущим целых двух выпусков авторского телешоу на канале CBS!

Выпуск 1969 года, в котором: немного стендапа от Вуди; скетч, в котором ему приходится… раздеться, чтобы принять участие в репетиции пьесы; очаровательный «немой фильм», в котором Вуди играет роль купидона; потрясающее интервью Вуди с пастором Билли Грэмом и не только 🙂

The Woody Allen Special [1969] (Guests: Candice Bergen, Billy Graham and the 5th Dimension)

И выпуск 1967 года, в котором — несколько потрясающих скетчей с Вуди и… Лайзой Минелли! 🙂

Woody Allen Looks at 1967 (Guests: Liza Minnelli, John Byner, Aretha Franklin, William F. Buckley)

Чего только не узнаешь из «Википедии») Вот фрагмент увертюры «Былина» композитора Василия Калинникова, датируемой 1893 годом.

Калинников, Былина

:))

Казалось бы…

Однако впервые эта увертюра была исполнена по радио только в 1950 году, а опубликована — в 1951-м (гимн же был написан в 1943-м). До этого партитура хранилась в Государственном центральном музее музыкальной культуры, и, как предполагают, Александров вряд ли мог с ней ознакомиться.

Но совпадение более чем занятное.

Не успел я выразить свое восхищение Сашей Долгополовым, когда он приходил к Дудю (а это было, кстати, всего два месяца назад!), как его история круто изменилась.

Впрочем, выразить восхищение не поздно никогда: и теперь к стопроцентной честности, искренности, оригинальности и обаятельной странности, которые зацепили меня тогда, добавились кристально чистый и бескомпромиссный взгляд на реальность и достойная восхищения верность собственным принципам.

(6:18)

Первое выступление в ссылке!

Я никогда не анализирую тексты БГ (потому что воспринимаю их исключительно как чудо, которое порхает где-то на облачке и потому не требует анализа, но только созерцания и наслаждения :)).

Однако в случае с этой песней мне совершенно случайно попался разбор текста, и я понял, что упустил множество потрясающих деталей!

Итак, даже если не брать в расчет то, что начальные буквы слов названия во что-то складываются и песня была выложена за несколько часов до наступления нового года, общий посыл этой песни более чем очевиден, не так ли? 🙂

Пошёл Вон Вавилон

Ну и теперь — яркие детали! 🙂 Большинство наблюдений (но не все :)) взяты из обзора по приведенной выше ссылке.

Меня зовут Богадур Одиссей,
Я уронил палантир в Енисей.

Слово «богадур» — это один из вариантов старорусского слова «богатур», от которого произошло слово «богатырь».

Палантиры — это «видящие камни», с помощью которых персонажи вселенной Толкиена могли общаться друг с другом на расстоянии.

Остальное здесь — на уровне догадок (и как водится у БГ, всегдашнего сочетания несочетаемого), но меня не отпускает красивая аналогия между Одиссеем, который взял Трою с помощью троянского коня, и гипотетическим адресатом этой песни, который… (ну, в общем, вы поняли) 🙂

Если хочешь пожать, то посей,
Но не ходи у меня по голове, фарисей.

За фарисейством (во всем многообразии его проявлений) даже далеко ходить не надо 🙂 А в качестве аллюзии на первую часть строки всплывает не только «что посеешь, то и пожнешь», но и «посеешь ветер — пожнешь бурю» (что также, как мы видим, вполне уместно).

Моя машина на собачьем ходу,
Я появляюсь в тяжелом бреду.
Мое видение предвещает беду,
Но не зови меня — я всё равно не приду.

Кажется, весьма конкретная отсылка к якутскому шаману 🙂

Пошёл вон, Вавилон!
Вавилон, пошел вон!
Ты ревёшь, как раненый слон,
Пошёл вон! Вон, Вавилон!
Твои души взяты в полон,
Но ты не живой, ты — клон.
Ты не слыхал, как поет Авалон.
Пошел вон! Вон, Вавилон!

Ку-куру-куку!

Ну и, собственно, центральные понятия 🙂 Понятие «Вавилон» очень часто встречается в текстах БГ («Вавилон — это состоянье ума. Не знаю, понял ты, или нет»; «Вавилон никогда не был властен над тобой»; «Вавилон играет в футбол твоей головой» и др.). С точки зрения христианства, Вавилон — это символ греха и порока, который «яростным вином блуда своего напоил все народы» (Иеремия, гл. 51, ст. 6; Апокалипсис, гл. 14, ст. 8 и др.). С точки зрения растафарианства, Вавилон — это система вообще (например, государственная) и навязанный способ жизни и понимания мира в частности. Не уверен, что понятно это описал, но из контекста песни образ опять же более чем ясен.

Авалон — это мифический остров в кельтских легендах, на котором был захоронен король Артур. Миф об Авалоне — это отголосок дохристианских сказаний о «стране блаженства», ассоциировавшейся с полуостровом Авалон в Уэльсе, священном для кельтов.

Остальное в этой строфе также более чем конкретно 🙂

Мы вставим палки в колеса природе,
Делаем весну на заводе.
Мы зарыли себя в огороде,
И говорим обо всем в уничижительном роде.

Опять же, очень конкретный портрет современного российского общества (ну, или по некоторым данным, его 86% :)), которое предельно зашорено и движется вспять.

В нашей колоде только пики и крести,
Мы в одной стороне, но не вместе.

А это — просто мощь… Бррррррррррр…. До мурашек.

Как сказал патриарх — невесте:
«Здрасьте, сюда повесьте».

Даже не буду комментировать, чтобы не оскорбить ничьи чувства, но опять же очень мощный образ.

У нас материнская плата,
Церемониальная дата.
Чтобы уберечься от НАТО,
Положите каждому в постель солдата.

И мы будем ходить строем,
Всех остальных уроем.
И всем собором такое построим,
Что каждый поневоле станет героем.

Ну, здесь все вообще прямым текстом, особенно примечателен пассаж в первых двух строках (наше прошлое и исторические даты являются системообразующими в картине мира, так как в настоящем опереться не на что).

***

В общем, за незатейливой аранжировкой (из-за которой я даже поначалу не обратил особого внимания на текст) скрыт (как очень бывает часто у БГ) мощнейший посыл.

P.S. Под занавес собирался поставить рекламу вафелек, чтобы все вы вспомнили свое детство 🙂 (Это потрясающее ощущение, когда ты вспоминаешь отдельные кадры этого ролика, который последний раз видел лет двадцать пять назад!). Но судя по написанию, Борис Борисович и здесь имел в виду что-то другое 🙂

Реклама вафель Кукуруку — Koukouroukou