Жизнь как творчество

<…>

-Преподобный Варсонофий Оптинский говорил, что весь мир вокруг нас состоит из цветов и звуков, которые создал Творец. Некоторые люди наделены талантом от Творца распознавать эти цвета, звуки и синтезировать их. То есть, получается, эти люди своего не сочиняют, они берут и выражают готовое. Как Вы думаете, в чем тогда заслуга и призвание талантливых людей?

-Воистину глуп тот человек, который думает, что он может сделать что-то свое. Потому, что Создатель значительно больше нас. И все, что мы видим, это овеществленные мысли Создателя. И считать, что мы может создать то, что Он не создал, как минимум эгоистично. Но иногда Господь сподобит, что у человека так получается, что он так влюблен в красоту, что может потратить огромное количество времени, всю свою жизнь на то, чтобы попытаться передать. Что значит передать? Поделиться. Потому, что когда Клод Моне пишет картины, он же не придумывает ничего от себя. Он просто видит глубже, чем видим мы, обычные люди. И он в своих картинах именно это передает: посмотрите как на самом деле все это красиво! Вот, думаю, что это максимум того, к чему человек может стремиться – это быть пораженным красотой и быть пораженным желанием этим поделиться обязательно. Потому что только поделившись, мы это приобретаем. Наше – только то, что мы отдаем.

-То есть, когда Вы делитесь – Вы приобретаете сами, и это раскрывается в первую очередь для Вас самих?

-Причем, более того, это может раскрываться сотни или тысячи раз. То есть, каждый раз, когда я выхожу на сцену, когда мы часто играем концерты, я каждый раз не знаю, как песня пойдет. Какая-то моя любимая песня, я могу ее не понять, могу запороть ее с первой строчки, потом как-то пытаться выправить. А могу очень осторожно к ней подойти, и она сработает в вполсилы. И каждый раз это по-новому. То есть, художнику не повезло, художник делает это один раз, а я это делаю каждый день.

-То есть у Вас каждый раз Ваши песни рождаются?

-Да.

-Это рождение мучительно для Вас?

-О-о! Очень! То есть всегда получается не то, что хочется, но поэтому всегда есть желание в следующий раз попытаться сделать лучше.

<…>

-Какую на Ваш взгляд музыкант должен иметь жизнь для того, чтобы его творчество всегда оставалось ярким? Влияет ли жизнь музыканта на его творчество? И если влияет, то как?

-Наверное, жизнь любого человека во многом определяется не столько его умом, сколько его темпераментом и его опять-таки любовью к красоте. Потому что в двадцать лет, увидев красивую штуку, ты можешь сказать: «Ничего…», а можешь: «Вау! Вот это…» Это может быть в двадцать лет, в сорок лет, в восемьдесят лет. Кто-то из великих японцев писал: «Когда мне было пятьдесят, я научился рисовать один листок. Когда мне было шестьдесят, я научился рисовать два листка и кусочек ветки. В семьдесят пять я научился рисовать три листка. Когда мне будет сто, я научусь рисовать ветку, и мне не будет равных». Вот это подход к жизни, к творчеству. Жак Брель был таким певцом, он был динамитом. Почему он такой был – темперамент. Он любил жизнь. Когда любишь жизнь, у тебя всегда будет, как сказать, что сказать и всегда это будет кипеть. А есть люди, которые идут от идеи и им становится скучно. По-моему.

-Иногда бывает, что музыка как-то отдалена от своего слушателя. А Вы какого контакта со слушателями ищете во время Ваших выступлений?

-В теперешнее время возможностей для контакта, по счастью, стало очень много. То есть, нам предоставлена такая роскошь, как мгновенное удовлетворение желаний. Ты написал песню, ты к вечеру ее записал с помощью компьютера, ты ночью ее выставляешь в интернет, на следующий день у тебя в журнале сто отзывов. Все, самолюбие полностью удовлетворено. «Я доволен» (смеется). Ну, не знаю, хорошо это или нет. Но… Я не так давно заметил одну простую вещь, что в течение жизни все время чего-то ищешь, так или иначе, смотришь, где хорошо, что мне нравится, чего я хочу – очень сложный вопрос. На него ответить почти невозможно. Требуется огромное усилие воли, чтобы хотя бы что-то зацепить. Но когда я играю концерты, смотрю, что в зале стоят люди, их много, и я вижу, что на лицах людей появляется счастье в какие-то моменты. Вот не восторг, не прыганье, не что-то еще, и не это, не сумасшедшее, когда энергию ловят, нет, а просто как будто у людей открылось сердце. На минуту, на две минуты, на секунду. И я стоял как-то раз и подумал, что, наверное, большего счастья человеку вообще не дано. Потому, что я могу видеть святых и ангелов и все остальное и быть на седьмом небе от счастья и выше. Но когда я вижу людей, которые стали счастливы оттого, что я что-то сделал, когда у меня что-то было, и я это отдал, этим поделился – это для меня значительно выше. Если ты можешь помочь другому, что может быть лучше?

<…>

-Расскажите про Афон, Когда Вы в первый раз о нем узнали. Вы говорили, что это Ваша первая поездка, как она состоялась?

-Конечно, про Афон я знал с тех пор, как я себя помню. Где-то кто-то рассказывал, что-то я читал. И естественно всегда это было за гранью представимого, что где-то есть Афон. Потом наш флейтист Андрей Романов лет двадцать тому назад сюда съездил, тоже что-то рассказывал.

И поэтому, собираясь на Афон, я был готов шагнуть в безвоздушное пространство, наполненное какой-то неизвестной мне разноцветной благодатью. И по счастью, я попал в место абсолютно человеческое, нормальное. Потому что благодать проявляется не в том, чтобы ангелы везде пели прямо через микрофоны и чтобы разные цвета сияли, а благодать она во внутреннем мире и чем менее он бросается в глаза, тем он прочнее, на мой взгляд. Именно это меня и радует.

Меня совершенно потрясло богослужение в храме, потому что такого храма я не видел никогда и такого пения я не слышал никогда. И я сидел, когда попал в первый вечер, и я думал, что теперь понимаю, что в России меня немножко смущает. Я понимаю, откуда все идет, и я вижу, где недоделки. На мой скромный взгляд. То есть я вижу, что вот тут не хватило вот этого, тут не хватило вот этого¸ вот тут не доработали, тут было некогда. И понятно, когда есть модель, куда можно приехать, поучиться, вернуться к себе в храм или к себе в город и сказать: ага, я знаю, я знаю, что можно сделать. Поэтому, с моей точки зрения, Ватопед (единственное место, которое я видел на Афоне) уникален именно в том, что он может служить напоминанием о том, как все на самом деле может быть. Для любого храма в России.

<…>

Источник