Жизнь как творчество

Вот уже двадцать лет (!) прошло с того памятного дня, когда Борис Ельцин сложил полномочия, и я вспомнил, что так и не посмотрел фильм Виталия Манского, который вышел еще год назад.

В нем — документальные кадры предвыборной кампании будущего президента (досрочные выборы прошли 26 марта 2000 года), самих выборов и последующих дней первого срока, в которые были приняты достаточно знаковые решения, например, возврат советского гимна.

У съемочной группы Виталия Манского тогда был полный доступ и к команде Путина и к нему самому и к семье Ельцина, и кадры, которые мы видим, действительно уникальны (а кадры Михалкова-старшего и Михалкова-младшего на записи «обновленного» варианта гимна и вовсе бесценны!).

Ключевой вопрос, который ставит перед собой Виталий Манский — а можно ли было уже тогда, в начале двухтысячных, понять вектор, по которому пойдет развитие страны дальше? Из того, что мы видим, получается, что вполне…

***

Но на меня произвело огромное впечатление еще и другое. После выборов Ельцин несколько раз повторяет, что они были «подлинно демократическими». На самом деле, уже тогда мы видели все то, что спустя годы будет повторяться снова и снова: один кандидат от власти при отсутствии прочих, отказ этого кандидата от участия в дебатах, да и вообще — полное отсутствие у населения России каких бы то ни было демократических традиций, когда народ хором голосует за совершенно неизвестного человека, который был назначен сверху. Эффективный предвыборный штаб с приближенными к Путину уже тогда Лесиным (который прямо в кадре гарантирует, что СМИ в России всегда будут свободными — и это всего за год до известных событий с НТВ), Медведевым (который был руководителем предвыборного штаба) и другими людьми, которых вы легко узнаете даже без закадрового комментария. Политтехнологии, помноженные на людей, которые выбирают между Путиным и Зюгановым — и ничего больше…

На меня также произвели совершенно жуткое впечатление кадры ельцинской семьи, которая радовалась первым цифрам, объявляемым по телевизору. Неужели это та самая «демократия», с которой все мы связывали девяностые? Впрочем, чем дольше живешь, тем яснее понимаешь, что никакой «демократии» тогда тоже не было, власть была передана исключительно по монархическому образцу, а народ, видимо, не хотел (и до сих пор не хочет) ничего другого.

Я, кстати, хорошо помню тот вечер и тот самый свитерок на Путине. И помню свое дичайшее разочарование, когда увидел первые цифры. Что я мог понимать тогда, в свои шестнадцать лет?..

Видимо, что-то я уже понимал 🙂

Когда мы приехали уже снимать, папа чудесным образом превратился в инженера на образцово-показательной швейной фабрике, мама — в сотрудницу образцово-показательной фабрики по изготовлению соевого молока, а живут они, как оказалось, в самом шикарном доме столицы с фантастическим видом из окна. Правда, линолеум там, изображающий паркет, просто ножницами отрезан и лежит поверх цементного пола — даже не подбит под плинтуса, мебель только что внесли, картинки только что повесили, я улучил возможность и заглянул в шкаф — он был пустой, ванной никогда не пользовались, да там и нет воды, свет включали на время съемок: вообще у меня было ощущение, что дом нежилой и лифт запустили только ради фильма. Но в этом доме хотя бы три подъезда были открыты. А дом напротив — я его обошел, когда мне удалось сбежать от сопровождающих, — в нем вообще не было входа. При этом вечером в нем горели окна, но присмотревшись внимательно, я увидел, что все они горели одинаковыми лампами. Видимо, поставлена какая-то система, которая по вечерам общим рубильником включается, и создается некое ощущение жилого дома, хотя дом не заселен и в нем нет подъездов. Там все — фейк.

Посмотрел тот самый фильм о Северной Корее, который решили не показывать в наших кинотеатрах) История вкратце такова: документалист Виталий Манский был официально приглашен в КНДР, чтобы снять официальный фильм о том, как северокорейская девочка вступает в пионеры. Разумеется, у фильма был заранее утвержденный сценарий, а съемочную группу всюду сопровождали заранее утвержденные люди, которые следили за тем, как бы чего ни случилось.

Однако ценой неимоверных усилий ребята все-таки старались снимать то, что нельзя, часто, хотя и не без труда — просто через щель в занавеске окна отеля, которое выходило прямо на центральную площадь Пхеньяна. Снятый материал ежедневно просматривался сотрудниками спецслужб, приставленными к съемочной группе, поэтому оператор каждый день «отлучался в туалет», чтобы сбросить «нелегальный» материал на другую карточку и тем самым сохранить его для истории.

В результате получился фильм о фильме, в котором видна вся изнанка северокорейской жизни (и прекрасно видно лицо, которое порой похлеще изнанки). Конечно же, в той мере, в которой все можно уловить, когда к тебе круглосуточно приставлены чекисты, и стоит выйти из отеля, как они за пятнадцать минут найдут тебя, после чего неприятного разговора не избежать…

(Сам фильм есть в Интернете, например, вот здесь).

Впечатления? Жутковатые. Во-первых, Пхеньян. Невооруженным глазом видно, что все высотки вдоль магистрали, по которой едет школьный автобус — мертвые, и в них никто не живет. Во-вторых, метро в Пхеньяне — один в один, те же эскалаторы, то же монументальное оформление станций, да и вагоны те же. Все эти внешние сходства с нами оставляют такое, довольно неприятное ощущение, тем более что и мы, кажется, были очень близко к чему-то подобному, а может и остались…

В-третьих, сами постановочные сцены очень забавны. Например, снимается сцена на заводе. Начальница швейного цеха благодарит работниц и сообщает, что план выполнен цехом на 150 %. «Плохо, побольше улыбок», — говорят северокорейские сценаристы. Снимается следующий дубль, но план в нем выполнен уже на 200 %.

Наконец, главное — как вообще люди могут так жить? И ничего не подозревать? Вот что отвечает сам режиссер.

Я ехал туда с каким-то вполне внятным представлением. Ну, прежде всего я думал, что это система страха, подавления, что люди внутри себя все понимают. Но, окунувшись, я увидел, что люди в принципе не только не понимают, а даже не задумываются…

Я как-то разговаривал с дрессировщиком тигров: он мне объяснил, что когда тигр рождается — тот, которому предстоит выступать в цирке, — он с первого дня воспитывается таким образом, что не знает, что он тигр. То есть он вырастает, у него вырастают когти, зубы, усы, он рычит, он прыгает, но он просто не знает, что он тигр…

И становится очень жутко оттого, что создать такую систему, как мы видим, не так уж сложно. Систему, в которой никто не только не задает вопросов, но и вообще не понимает, что что-то не так. Такие же люди как везде, с таким же мозгами, но существующие в такой системе и принимающие ее как должное. Вот это действительно страшно.

Напоследок еще пара выдержек из интервью.

Я был пару раз в универмаге, где попадал в смешные ситуации. Первый раз меня прямо отвели в этот универмаг сопровождающие. Я походил, посмотрел, удивился, как все дешево. Это был мой первый приезд, и я не сообразил, в чем дело, — к тому же иностранец не имеет права иметь северокорейские деньги, и потому купить я ничего не мог. Но потом мне удалось достать немного их денег, и с сопровождающими я пошел купить каких-то сувениров. Прихожу в универмаг, там горы смешных тетрадок, прошу: мне три тетрадки. Ответ: «Вы не можете их купить». Потом я понял: продавцы, посетители, товары — это не настоящий магазин, это — выставочный зал. В другой раз мы — естественно, с сопровождающими — зашли в продуктовый магазин. Там стоят человек 15–20, все полки снизу доверху уставлены пачками томатного сока. Я спрашиваю, сколько стоит томатный сок. Сопровождающий отвечает традиционное: «Потом расскажем». Я: «Нет, переведите сейчас». Продавщица долго что-то говорит, сопровождающий — мне: «Еще не привезли ценник», — ну или что-то в таком духе. Я говорю: «Хорошо. Сколько стоил томатный сок на прошлой неделе?» Он переводит: «Томатный сок не продается».